Читать книгу "Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман"

за Софийской набережной…

Пока по сообщениям ребят, торчавших рядом с посольством, леди Кроу не выбиралась даже на мессу. Католические богослужения проходили в единственном действующем костеле Москвы, храме Святого Людовика Французского на Малой Лубянке. Шелепина раздражало религиозное гнездо, как он говорил, под боком у здания Комитета. В храме служили священники из Прибалтики:

– Лучше сказать, бандитские прихвостни, – подумал он, – половина тамошних ксендзов пять лет назад еще мотала срок в Караганде. Предыдущего настоятеля, американца, после войны выслали из СССР и правильно сделали. Теперь отец Кардозо учит русский язык… – по мнению Шелепина, верующие любой конфессии были подозрительны:

– Евреи шпионят в пользу Израиля, католики смотрят в сторону Ватикана, а православные, то есть истинная церковь, как они себя называют, вообще враги советской власти… – адепты катакомбной, ушедшей в подполье церкви, не признавали даже паспортов:

– Хрущев прав, – подумал Шелепин, – нескольких процессов мало. Надо продолжить антирелигиозную кампанию по всей стране. Давать верующим сроки, отбирать у них детей, одурманенных религиозной пропагандой… – сектанты увиливали от закона, стараясь не посылать детей в школы:

– Этим мы еще займемся, – сказал себе Шелепин, – но сначала новосибирская операция, и леди Августа, то есть Невеста… – старший лейтенант Гурвич попросил о встрече с консультантом, товарищем Котовым:

– Он хорошо знает запад, – объяснил юноша, – и католическую церковь. Он поможет в будущей работе с Монахиней… – так они решили назвать пани Дануту. Шелепин видел в искренних глазах юноши, что тот не врет:

– Эйтингон вряд ли обратится к нему с просьбой о помощи, – решил глава КГБ, – он профессионал старой закалки, он не будет использовать юнца. После отсидки он переметнется на серую сторону, и сам начнет искать свое потомство. Знать бы еще, что за козыри у него в рукаве… – через три года Эйтингон должен был выйти на свободу:

– Ему дали двенадцать лет, а не десятку, – усмехнулся Шелепин, – о чем он еще не знает. Судоплатову вообще отвесили пятнадцать, он еле избежал расстрела… – из Владимирского изолятора, где отбывал срок бывший начальник иностранного отдела НКВД, сообщали, что тот перенес три инфаркта и не вылезает из тюремной больницы:

– Симулирует, – зло подумал Шелепин, – он при аресте так удачно разыграл помешательство, что мы его раскусили только через два года. Нельзя доверять этому волчьему логову во главе с Эйтингоном… – товарищу Котову должны были дать необременительную синекуру, держать под строгим присмотром и использовать для консультаций:

– Ладно, пусть едет… – Шелепин завизировал просьбу Саши, – старший лейтенант Гурвич даже не знает, как зовут его ментора на самом деле… – за крепким кофе и сырным тортом на веранде белокаменного особняка, Саша думал о том же:

– Но я не могу открыто спрашивать, – понял он, – если товарищ Котов захочет, он сам скажет мне свою фамилию… – Эйтингон удовлетворенно закурил:

– Отличный кондитер, кофе он тоже варит на совесть… – Наум Исаакович решил пока ни о чем мальчика не просить:

– Не надо его отвлекать, впереди две большие операции. Я сам справлюсь, у меня опыта в поисках людей больше, чем у всей Лубянки, вместе взятой. Надо только дотянуть до освобождения из-под стражи…

Проследив за плывущей над мрамором ступеней невесомой паутинкой, с прицепившимся к ней паучком, Эйтингон подлил Саше кофе: «Рассказывай, что ты придумал с отцом Кардозо».

Проводив мальчика до «Волги» цвета голубиного крыла, Эйтингон решил пока не возвращаться в свою комнату на первом этаже особняка. С послевоенных времен в загородных владениях сначала МГБ, а теперь Комитета, успели сделать несколько ремонтов. Расположение апартаментов изменили. Эйтингон был этому только рад:

– Так я меньше думаю о Розе, – понял он, – или о проклятой Марте Янсон. Где-то здесь она ударила Журавлева ножом в печень… – после поимки 880 на Северном Урале, на допросах Эйтингон интересовался подробностями встречи его светлости и Журавлева в последние дни войны:

– Не то, чтобы я не доверял Михаилу… – он стоял на ступенях, – но проверять тоже необходимо, даже самых надежных людей… – 880 не сказал ничего интересного:

– Просто встреча, – Наум Исаакович засунул руки в карманы твидового пиджака, – Журавлев помог его светлости и Авербаху, связался с Монти, то есть с фельдмаршалом Монтгомери. Такое тогда случалось сплошь и рядом… – он вспомнил, что даже хотел привезти Журавлева из Куйбышева для очной ставки:

– Но что бы мне это дало… – Наум Исаакович выпятил твердый подбородок, – если Журавлев был шпионом британцев, он бы ничего не сказал и на очной ставке. Он слишком боится за семью. Кстати, Авербаха мы сломали на любви к сыну… – он вспомнил, что той весной разговаривать с Журавлевым было вообще бесполезно:

– Он только что потерял дочь, – вздохнул Наум Исаакович, – но ведь британцы после войны могли поступить с ним так, как мы с Авербахом… – Эйтингону хотелось докопаться до истины в этом деле, но с его положением зэка такое было затруднительно:

– Саше тоже ничего не намекнуть, – пожалел он, – Журавлев едет в Новосибирск на конференцию физиков, но Саша там не появится по соображениям безопасности…

После убийства Бандеры Эйтингон, в аналитическом докладе, рекомендовал найти человека, названного ими Очкариком. Наум Исаакович предполагал, что перед ними был резидент ЦРУ:

– Мне ничего не сообщили, – хмыкнул он, – но ведь Очкарик мог запомнить мальчика, описать его… – Наум Исаакович не любил работать вслепую. Он понятия не имел, видели ли шурины, по его шутливому выражению, лицо Саши:

– Стэнли не знает, владеет ли Набережная сведениями о мальчике, но Стэнли тоже не все показывают.…

Охранники маячили на террасе, убирая со стола грязную посуду. Присев на теплую ступеньку, он закурил. По гранитной крошке дорожек прыгали воробьи. Тонко пахло увядающими розами:

– Ворону мы тоже держали здесь, – он почесал седеющий висок, – здесь мы разыграли спектакль, отсюда ее увезли на Лубянку… – по мнению Эйтингона, доктор Эйриксен, ученый и здравомыслящий человек, не мог купить фальшивку, состряпанную в техническом отделе:

– Письмо готовили со знанием дела, – заметил он Саше, – однако уверен, что Викинг на него не клюнул… – Саша, в любом случае, не собирался показываться на глаза Викингу или Моцарту. Право работать с последним выторговал себе Эйтингон:

– Сначала в дело вступят специалисты с острова Возрождения, потом маэстро встретится с девушкой, а после этого в Сибири появлюсь я…

Сам профессор Кардозо не ехал Новосибирск по соображениям осторожности. Доктор Эйриксен и мистер Авербах могли видеть его довоенные фото:

– Он не сильно изменился, только поздоровел на академическом пайке, – присвистнул Наум Исаакович, – не стоит рисковать. Пусть медицинской частью дела займутся его заместители…

С Аральского моря в Сибирь летели бывший сотрудник отряда 731, а ныне кандидат наук с корейской фамилией и жена профессора Кардозо:

– Казашка, Светлана Алишеровна, – усмехнулся Наум Исаакович, – молодец. Окрутила почти нобелевского лауреата, Героя Труда, великого ученого, защитила диссертацию, заведует их психиатрическим отделением… – насколько знал Эйтингон, детей у Кардозо пока не было. Он сомневался, что малыши появятся на свет:

– Кардозо и до войны не отличался привязанностью к семейной жизни. Тем более, у него уже есть потомство… – об одном из сыновей Кардозо, прелате Симоне, ему предстояло составить записку:

– Прелат учит русский язык, – весело подумал Наум Исаакович, – Саша отличный работник, он мыслит стратегически… – мальчик ничего не говорил об источнике сведений, только упомянув, что она заслуживает доверия. По словам Саши, источник в прошлом году посещал подпольную мессу в Кракове:

– Служили некий отец Войтыла, местный и гость из Ватикана, отец Кардозо… – Саша добавил:

– После службы объект познакомился с отцом Кардозо. Речь зашла об изучении русского языка, он говорили о рассказах Чехова… – Наум Исаакович подозревал, что прелат хочет навестить СССР:

– Тайно, разумеется. Легально ему визы никто не даст. Но это не из-за отца, – понял Эйтингон, – близнецы считают, что профессор мертв. Нет, Симон, он же Шмуэль, характером пошел в пани Штерну. Он не успокоится, он рвется выполнить пастырский долг… – по мнению Наума Исааковича прелата надо было держать под присмотром:

– Падре уехал из Италии, к тому же он и не был священником. Нам нужен свой человек в католической